Москвич Александр Подпорин вместе с женой владел небольшим бизнесом, растил четырех детей, участвовал в протестах 2010-х годов, помогал волонтером оппозиционным кандидатам на местных выборах. В 2022 году, после нападения России на Украину, Подпорин стал помогать украинским беженцам перебираться через территорию России на Запад. В результате против него было заведено дело, полиция ворвалась домой с обыском, два месяца Подпорин провел под домашним арестом, детей в школе травили за то, что их отец помогает украинцам. Поняв, что все может закончиться тюрьмой, Подпорин вместе с семьей бежал из России в Аргентину.
О том, как семья Подпорина начинает новую жизнь, – фильм "Аргентина. Трудности перевода" в документальном проекте "Признаки жизни".
Монолог Подпорина
Теперь я в розыске
– Для меня большим фактором жизни в Аргентине является свобода, и эта свобода, ощущение, что ты человек, человек на первом месте, перекрывает все остальные минусы. Находясь в России, я этого не чувствовал.
У меня до 24-го [февраля 2022 года] вообще знакомых с Украины не было, мы были просто политические активисты, боролись против режима. Я стал волонтером, координатором по вывозу украинских беженцев. Теперь я в розыске.
Ходишь по Манежной площади и глазами пытаешься найти хоть кого-то, кто тоже пришел
У нас был с женой небольшой бизнес, мы продавали вещи. Мы были в российском протесте с 2012 года, активно – где-то с 2018–19-го, когда независимые депутаты хотели выдвигаться, помогали со сбором подписей, выходили на пикеты, митинги.
24-го числа, когда началась война, мы поняли: все. Наша жизнь и так была не сахар, но 24-го числа стало очевидно: мы пришли на митинг, прямо 24-го, я увидел этот ручеек в полторы тысячи человек и понял – все, мы проиграли. В тот день на митинге задержали жену. Второй раз на митинг – нас уже двоих задержали. Третий раз на митинг – уже никого не было. Четвертый раз – ты ходишь просто по Манежной площади и глазами пытаешься найти хоть кого-то, кто тоже пришел.
Два трясущихся, испуганных пожилых человека, которые рыдают
Мы начали искать, что делать, чтобы было не настолько больно. Нашли возможность помогать беженцам с Украины покидать Россию и выбираться на безопасную землю. Детям мы сразу сказали, что мы не сможем их оградить от того, что происходит с нашей семьей из-за войны. Это был май, школа закончилась, дети уехали на дачу, у нас освободилось четыре койко-места, мы начали принимать беженцев у себя. Два трясущихся, испуганных пожилых человека, которые рыдают, разговоры на кухне... Это было очень тяжело, это был момент, который определил дальнейшую жизнь, – я понимал, что, скорее всего, за нами придут.
Они не верили в доброту поступков, что ты делаешь это, потому что тебе больно и плохо
Все лето нон-стоп, без выходных мы принимали у себя людей. Постоянно кто-то новый жил, с новыми рассказами, с ужасами. Мы давали какую-то еду, минимальные деньги на проезд, и они ехали дальше. Это все длилось до сентября. Я понимал, что риск задержания велик, мне начали звонить эфэсбэшники из Белгорода и начали спрашивать, каким образом я помогаю беженцам. В ночь на 25 сентября ко мне пришли с обыском в квартиру. Вломились в коридор, повалили на пол. Не могу сказать, что били, но мутузили так, что повредили голову. Меня поразило: они не верили в доброту поступков, что ты делаешь это, потому что тебе больно и плохо. Назначили два месяца домашнего ареста, на меня повесили браслет.
У старших дочек – у сыновей такого не было, они помладше, – начался буллинг. Из-за того, что мы помогали украинским беженцам.
За весь год, что это длилось, родители ни разу не позвонили адвокату
Мой отец ко мне не приехал. Ему дочка звонила ночью, когда меня забрали, просила приехать – он не приехал. Мама тоже не приехала. Мы враги, с их точки зрения, – для себя, для страны, для наших детей, привезли их в какую-то странную Аргентину. Мы справлялись одни – я, жена и дети. За весь год, что это длилось, родители ни разу не позвонили адвокату и не спросили, на каком этапе мое дело. Во всем винили мою жену, говорили, что она во всем виновата, что я бесхребетный. Мы с ней начали жить с 18 лет, мы друг друга знаем на миллион процентов. Когда родители пытаются мне объяснить, что они мои родители, я говорю: вы со взрослым мной не жили никогда, вы вообще не знаете меня как человека.
Меня подпитывало то, что я в волонтерстве, видимо, нашел себя. Это очень сложно в 37 лет понять, что ты хочешь помогать людям.